Виконт де Бражелон или десять лет спустя. Том 2 - Страница 96

Зато, когда она улыбается, вся природа оживает и замолкщие на мгновение птицы вновь – начинают распевать свои песни среди ветвей.

– Галатея, – так заключил де Сент-Эньян, – наиболее достойна обожания всего мира: и если когда-нибудь она подарит кому-нибудь свое сердце, счастлив будет смертный, которого ее девственная любовь пожелает превратить в божество.

Принцесса, слушая это описание, как и все, лишь одобряла самые поэтические места легким кивком головы; во невозможно было сказать, служили ли эти похвалы таланту рассказчика или подтверждали сходство портрета с оригиналом.

Видя, что принцесса не восхищается открыто, никто из слушателей не решился аплодировать, даже принц, который в глубине души находил, что де Сент-Эньян слишком долго останавливается на портретах пастушек и несколько бегло набросал портреты пастухов.

Общество, казалось, застыло.

Де Сент-Эньян, истощивший всю свою риторику и всю палитру на портрет Галатеи, ожидал, что после благоприятного приема других описаний теперь раздастся гром рукоплесканий. Не услышав их, он был ошеломлен еще больше, чем король и все присутствующие.

В течение нескольких мгновений царило молчание, его нарушила принцесса, спросив:

– Государь, каково мнение вашего величества об этих трех портретах?

Король попытался выручить де Сент-Эньяна, не компрометируя себя.

– По-моему, отлично вышла Амариллис, – сказал он.

– А я предпочитаю Филис, – отозвался принц, – это славная нимфа, скорее добрый малый.

И все рассмеялись.

И а этот раз взгляды были так бесцеремонны, что Монтале почувствовала, как к лицу ее подступает яркая краска.

– Итак, – продолжала принцесса, – эти пастушки говорили?

Но де Сент-Эньян, самолюбие которого было уязвлено, не мог выдержать атаки свежих сил.

– Принцесса, – попытался он закончить свою повесть, – эти пастушки признавались друг другу в своих склонностях.

– Продолжайте, продолжайте, господин де Сент-Эньян, вы неистощимый источник пасторальной поэзии, – сказала принцесса с любезной улыбкой, вернувшей рассказчику уверенность в себе.

– Они говорили, что любовь не таит в себе опасность, но что отсутствие любви – смерть для сердца.

– Какое же они вывели отсюда заключение? – поинтересовалась принцесса.

– Они вывели отсюда заключение, что нужно любить.

– Отлично. Они ставили какие-нибудь условия?

– Да, свободу выбора, – ответил де Сент-Эньян. – Должен прибавить, это говорит дриада, – что одна из пастушек, кажется Амариллис, даже высказалась против любви, а между тем она не отрицала, что в ее сердце проник образ одного пастуха.

– Аминтаса или Тирсиса?

– Аминтаса, ваше высочество, – скромно молвил де Сент-Эньян. – Тогда Галатея, кроткая Галатея с чистыми глазами, ответила, что ни Аминтас, ни Альфисбей, ни Титир и вообще никто из красивейших пастухов этой страны не может сравниться с Тирсисом, что Тирсис затмевает всех людей, как дуб затмевает своей величавостью все деревья, а лилия своей пышностью все цветы. Словом, она нарисовала такой портрет Тирсиса, что даже слушавший ее Тирсис, несмотря на все свое величие, вероятно, почувствовал себя польщенным. Таким образом, Тирсис и Аминтас были отличены Амарилис и Галатеей. Следовательно, тайна двух сердец открылась во мраке ночи в густой чаще леса.

Вот, ваше высочество, то, что рассказала мне дриада, которой известно все, что творится в густой траве и дуплах дубов: известна любовь птиц, понятен смысл их песен, и язык ветра среди ветвей, и жужжание золотых и изумрудных насекомых в лепестках диких цветов; она поведала мне все это, и я только повторяю ее слова.

– Значит, вы кончили, не правда ли, господин де Сент-Эньян? – спросила принцесса с улыбкой, повергшей короля в трепет.

– Да, кончил, принцесса, – отвечал г-н де Сент-Эньян – и сочту себя счастливым, если узнаю, что мне удалось развлечь ваше высочество в течение нескольких минут.

– Минуты эти пролетели незаметно, – улыбнулась ему принцесса, – потому что вы превосходно рассказали все, что слышали. Но, дорогой де Сент-Эньян, к несчастью, вы получили ваши сведения только от одной дриады, не правда ли?

– Да, ваше высочество, сознаюсь, только от одной.

– И, значит, не удостоили своим вниманием маленькую наяду, которая держалась совсем незаметно, а знала гораздо больше, чем ваша дриада, дорогой граф.

– Наяда? – повторили несколько голосов, начавших подозревать, что у рассказа будет продолжение.

– Да, наяда. Она была подле дуба, о котором вы говорите и который называется королевским – насколько мне известно. Не правда ли, господин де Сент-Эньян?

Сент-Эньян и король переглянулись.

– Да, принцесса, – отвечал де Сент-Эньян.

– Так вот, около этого дуба журчит ручеек среди незабудок и маргариток.

– Мне кажется, что принцесса права, – сказал король, с беспокойством следивший за каждым движением губ своей невестки.

– Ручаюсь вам, что там есть ручеек, – заверила принцесса, – и доказательством служит то, что живущая в нем наяда остановила меня, когда я проходила мимо.

– Не может быть! – воскликнул де Сент-Эньян.

– Да, – продолжала принцесса, – остановила и сообщила мне многое, что господин де Сент-Эньян пропустил в своем повествовании.

– Ах, поделитесь с нами, пожалуйста! – попросил принц. – Вы так прелестно рассказываете.

Принцесса ответила поклоном на этот супружеский комплимент.

– В моей истории не будет поэзии графа и его таланта описывать подробности.

– Но вас будут слушать с таким же интересом, – сказал король, почуявший что-то враждебное в голосе невестки.